Искусство Владимирских рожечников

Века жило на Руси редкостное теперь искусство владимирских рожечников. Любопытно воспоминание Алексея Максимовича Горького о встрече с владимирскими рожечниками на Всероссийской промышленной и художественной выставке в Нижнем Новгороде в 1896 году: 

« — Песни вы хорошо знаете? — говорю я.

— Еще бы не знать! Чай, ведь наши они, крестьянские! — восклицает первый рожечник.

— Мы их до двух сот знаем, а то и больше, — заявляет его товарищ.— Только вот играем мы на память, а не по нотам, забываем часто. А ежели бы мы ноты знали, мы бы всякую музыку могли играть.

Ребята в желтых азямах (долгополых кафтанах) и в высоких поярковых (тонких войлочных) шляпах собираются на эстраде. И вот льется унылая, переливчатая, грустно вздыхающая русская песня. Кажется, что это поет хор теноров, — поет где-то далеко только одну мелодию без слов. Звуки плачут, вздыхают, стонут...»

Деревня Пречистая гора под Юрьевом-Польским славилась когда-то непростым этим ремеслом. Известны были и мастера, владевшие секретом изготовления рожка,— Дмитрий Тимофеевич Шахов, Захар Афанасьевич Шиленков и его сын Иван Захарович, Сергей Егорович Евсеев. Давно ушли эти мастера, но рожок их не смолк, потому что инструмент этот, сработанный из крепкого дерева — яблони, груши, клена, вяза, а то и из заморской пальмы,— при аккуратном обращении живет долго. И еще пел кое-где пастуший рожок на Владимирщине, нет-нет да выходил рожечник на сцену районного клуба, но было это уже как зеленая листва на срубленном дереве.

Сколько ни брались потом умельцы, сколько ни пытались сделать рожок, ничего не получалось у них. Вернее, рожок-то они вытачивали, да только голосом он не выходил. А может быть, просто время тогда еще не пришло ему снова зазвучать как прежде.

Благо доброе семя в хорошей почве и через десятилетия взойдет. Заронили семя старые мастера-рожечники в двадцатые годы, когда Василий Шиленков в подпасках ходил. Днем скотину пас, на рожке играл, вечером в мастерской у деда Захара сидел, помогал рожки резать, секреты ремесла постигал. Поселилась в душе мечта самому рожки делать, чтобы краше были, чем у деда Захара, чтобы звонче голосом, чем у Ивана Захаровича. Но пришла война, и Василий Шиленков сражался с врагом в Волховских болотах. Потом восстанавливал, как и все, хозяйство страны, и снова было тогда не до рожков. В колхозе умелым рукам дело всегда найдется. Был маляром, плотником, краснодеревщиком, жестянщиком, колесником. Но настало время вспомнить, что земля Владимирская славна не только тракторами и ситцем. Пришел час взойти и семени, оброненному сорок лет назад на Пречистой горе.

В середине шестидесятых годов стал Шиленков не торопясь, по памяти мастерить инструмент, каким старики рожки делали. В токарный станок внес улучшения, памятуя, как трудно было вручную выбирать твердое дерево из горловины рожка. Маховое колесо соорудил поэтому мощное, тяжелое, на шести больших подшипниках, станину крепкую — не шелохнется. Начал оснастку обдумывать — зажимы, держатели, захваты, подставки, затем самое деликатное — резцы, перки — остро заточенные особым образом металлические прутья, лопатки...

Мастер достает заготовку — брусок светлого дерева, закрепляет в держателе станка. Затем левой рукой берет самую тонкую, вдвое тоньше карандаша, перку, а правой тянет вниз приводной ремень маховика. Шатун проходит мертвую точку, и мастер с силой нажимает ногой на педаль. Я сразу вспоминаю свою бабушку, когда она шила на старой ножной машинке «Зингер».

Заготовка быстро вращается, мастер строго под прямым углом направляет перку в ее торец. Сверло медленно погружается в дерево. Стряхнув мелкую, как опилки, стружку, Шиленков снова вводит его в брусок. Когда перка углубляется на несколько сантиметров, мастер берет со стены другую, чуть больше диаметром, и пускает в ход ее.

Теперь уже на педаль нажимаю я, а он занят только расточкой. Нога быстро устает — напряжение такое, как при езде на велосипеде в крутую гору. Как же, думаю, сухонький мастер, которому скоро семьдесят, жмет на эту педаль часами? Ведь каждый брусок нужно пройти насквозь, и не одной, а пятью перками все увеличивающегося диаметра. А потом несколькими лопатками последовательно растачивать раструб.

За все утро тяжелой работы мастер успевает расточить всего один рожок. Он кладет его под крышу к десятку точно таких же изделий — сушиться, а сам рассказывает:

— Посушится, затем снова дырочку напильниками, перкой раззинковываю: дерево ведь сжимается, снова всю стволинку пройти надо, раструбец токарно обработать. Потом только резцом наружный слой снимаю. Затем циркулем будущие дырки для воздуха намечаю, проделываю их маленькой ложечкой — небольшой стамеской, а потом вострячок самый — кромочку ножичком расточу и шкуркой протру. Потом шлифую инструмент, насечку для красоты на нем делаю — ведь какой же рожок без красоты! Но самое главное — это, конечно, звук. Каждый рожок должен звучать чисто, сильно, в одной тональности. Есть у меня один готовый рожок, сейчас мы его настроим.

Шиленков идет в угол мастерской, где к стене прикреплен мех от маленькой гармони со шкалой.

— Это я себе камертон изготовил.— Мастер ставит стрелку в положение соль, нажимает на мех и одновременно дует в рожок.

Различия в тональности звучания я не ощущаю, но Василий Борисович уже колдует тонюсенькой перкой в чреве рожка. После третьей или четвертой настройки он удовлетворенно ставит инструмент на место.

— Дельный рожок вышел, надо будет послать его во Владивосток.

— Почему так далеко?

— Письмо недавно оттуда получил, от слепого музыканта. Прослышал он про мои рожки, просит изготовить и для него. Ведь на рожке больше не пастухи играют, с луга он теперь на сцену перекочевал. Жаль, конечно, но ведь и раньше рожечник не только пастухом, но и музыкантом был настоящим. Виртуозы игры на рожке известны были во Владимирщине уже в XVIII веке, затем целые ансамбли, хоры, как их тогда называли, появились. Собирались пастухи на ярмарках на конкурсы. Вот и пастухи Пречистой горы далеко славились своим умением на рожке играть. Летом уходили они на заработки в другие губернии. Иной раз как пастухов нанимали. Кто лучше на рожке играет, того и брали. Нашим конкурентов не было. Я сам в двадцатые годы пастушил на Мстере. Стадо большое было — семьсот коров. И пастухов нас была бригада, семь парней. Пасли когда, играли все вместе, а как пригоним скот в село, расходимся по улицам и каждый порознь играет. Много песен знали, играли слаженно. Сейчас бы нас с такой музыкой в любой город пригласили, а может, и за границу. Ведь в старину русским рожечникам в Париже аплодировали.

И сейчас на моих рожках более двадцати ансамблей играют — владимирский «Русь», оркестр народных инструментов хора имени Пятницкого, ансамбли Московского института имени Гнесиных, Родниковской детской музыкальной школы и Дома народного творчества Ивановской области, ансамбли Ярославля, Новосибирска.

Обычный состав такой группы — бас, два полубаса, рожок-прима и обыкновенный рожок. Из них только последний из цельного дерева точится, к остальным раструбец отдельно вытачиваю, а затем на клей его сажаю к стволу.

Сейчас вот душа покоя не дает, затеял к этому набору еще один старинный русский инструмент добавить — брелку.

Вечером, пригнав в деревню стадо, зашел к нам пастух Владимир Кириллович Руденков и вынул из-за пояса рожок. Хозяин дома молча достал из корзины точно такой же, с раструбом, рожок, ласково погладил пальцами его полированную поверхность, приладил поудобнее к губам, не в центре, а поближе к левому уголку рта, напряг губы — и сени наполнил сильный необычный звук. Его товарищ с секунду прислушивался, улавливал мелодию, и вот уже ее подхватил его рожок, не повторяя, а дополняя, оттеняя:

В низенькой светелке огонек горит, 
Молодая пряха у окна сидит. 
Пряха, моя пряха, думы без конца, 
По плечам развита русая коса.

Кончили песню, обтерли языком высохшие губы, начали другую — «Уж ты сад, ты мой сад». Затем сыграли «По диким степям Забайкалья», «Сама садик я садила», кончили любимой своей «Канарейкой». Еще посидели немного, поговорили и условились, что завтра, когда Руденков подгонит стадо к деревне, мы встретим его на косогоре, и там они с Василием Борисовичем потешат душу без помех.

И вот это завтра наступило. Василий Борисович по старой пастушечьей привычке прячет свой рожок-приму под рубаху, и мы отправляемся через деревню на луг. Как и вчера, Руденков обходится без лишних слов. И полилась с косогора песня рожечников. Играют сосредоточенно, серьезно, звук вольно летит над клеверным полем, перелесками, скатывается вниз, к пойме Колокши, взявшей деревню в излучину. Места тут дивной красоты.

Играют долго, без устали. Потом Руденков рассказывает, что искусству игры на рожке обучил его отец, а сам он пастушит с 1927 года и с рожком никогда не расстается. Когда вышел из строя старый рожок, отцовский еще, счастливая судьба свела его с Шиленковым. С тех пор и играют на досуге вместе...

Во многих краях и областях запел стараниями Шиленкова владимирский рожок, даже пластинка уже вышла, а ведь вся эта зеленая крона одним тоненьким корешком питается, семена не засеяны, и взойти будет нечему. Один тут видится выход: заботу о том, чтобы не смолк звонкий голос рожка, должен взять на себя объединенный ныне Владимиро-Суздальский историко-архитектурный и художественный музей-заповедник. Взять как можно скорее и беречь искусство народное как зеницу ока.

Василий Борисович все порывался проводить меня, но путь предстоял неблизкий — по прямой через лес от Пречистой горы до шоссе километров двенадцать, и я настоял на том, чтобы он этого не делал. Простившись с рожечниками, я уже пересек луг и шел краем горохового поля, а позади все пел, провожая меня, рожок. Я обернулся, чтобы помахать рукой, но глаза ослепило солнце, закрывшее от меня косогор.

Миловский А.С. 1982 г.