Малоросс Вернадский не принял украинского сепаратизма и высоко ценил Сталина с Молотовым

Вскоре после того, как Украина стала независимой, ее высшее руководство дало команду срочно извлечь их из глубоких архивов местного НКВД. Поскольку Вернадский был украинцем, фигура такого масштаба очевидно напрашивалась тогда в качестве козырной карты в новой идеологической кампании по восстановлению богатого культурно-исторического наследия молодого государства.

К слову, тогда же, в начале 1990-х, украинские власти чуть было не приняли решение разместить портрет Вернадского на самой крупной, стогривенной, купюре, однако в последний момент ближайшее окружение президента Кравчука убедило его, что делать этого не следует. Вернадский все-таки был активным противником независимости Украины и неоднократно публично высказывался в поддержку восстановления дореволюционных границ России (включая возврат Польши и Финляндии). Вот что, например, написал Владимир Иванович в своем дневнике почти в самом конце жизни, в 1940 году, комментируя успешное завершение освободительного похода советских войск на Западную Украину и в Белоруссию: «Кажется, начинает сбываться моя юношеская мечта о панславянском государстве».

Официально же Вернадский порвал с кадетской партией после того, как, перебравшись подальше от большевиков — в Киев, при гетмане Скоропадском стал основателем и первым президентом Украинской академии наук. К слову, он согласился на предложение Скоропадского возглавить АН Украины, несмотря на свои «великоросские убеждения», во многом потому, что гетман неоднократно заявлял: Украина войдет в состав Российской Федерации после того, как закончится советская власть (сам Скоропадский был генералом царской армии).
Откровенно же националистическую политику стала проводить украинская Директория, которая вскоре свергла гетмана. Однако, что показательно, Вернадский очень умело взаимодействовал почти со всеми властями, которые с калейдоскопической быстротой отбирали друг у друга власть в Киеве: и с режимом Скоропадского, и с Директорией, и с деникинцами, и с Центральной радой, и даже, на короткое время, с большевиками.

Его дневники 1917–1921 годов были переполнены очень жесткими высказываниями и комментариями относительно не только большевистского режима, но и русского народа в целом (мол, народ получил то правительство, которое он заслужил). Однако уже в 1922 году Вернадский решительно отказался от участия в заседании парижской группы КДП. Объясняя это решение своему старому другу и одному из основателей партии Петрункевичу, он написал, что совершенно пересмотрел свои идеологические взгляды и «сжег все то, чему мы с вами поклонялись». И добавил, что, если бы можно было как-то «отмотать жизнь назад», он был бы резко против какого-либо сочувствия левым идеям и народовольчеству: «Вместо этого нам нужно было всемерно укреплять государственную власть».
Впрочем, в парижский период своей жизни Вернадский постепенно все-таки пришел к выводу, что, поскольку большевики, похоже, утвердились на территории России надолго и массы их в целом приняли, с этой властью необходимо сотрудничать и уже «как-то изнутри» пытаться повлиять на изменение сложившейся обстановки. И прежде всего нужно активно развивать в новой России науку, тем более что «большевистским лидерам хватает ума ее поддерживать».

В начале Первой мировой войны, в 1915 году, Вернадский стал одним из главных инициаторов создания при Академии наук специального «мозгового штаба» — Комиссии по изучению естественных производственных сил России (КЕПС)
Из КЕПС выросли план ГОЭЛРО и Госплан СССР. КЕПС стала символом союза красных революционеров-строителей СССР и царских ученых-технократов!

Как отмечает Владислав Волков, «у Вернадского была кардинальная идея — способствовать созданию и развитию новой науки, биогеохимии, науки об изучении живого вещества. Но с этой своей идеей он настолько сильно обогнал свое время, что проведенный им в середине 1920-х широкомасштабный зондаж отношения к ней западных коллег показал: новая наука там никем не понимается и не принимается. Он даже сделал попытку через одного русского эмигранта, Бессонова, устроиться на работу в крупную фармацевтическую компанию во Франции, чтобы руководство этой компании предоставило ему средства на проведение научных исследований в области биогеохимии. Но и этот вариант не прошел. И лишь после того, как Вернадский перебрал все варианты на Западе и убедился в их бесперспективности, он наконец уступил активным настояниям Сергея Ольденбурга, сыгравшего огромную роль в сохранении Академии наук в начале двадцатых годов».
При этом Вернадский поставил перед Ольденбургом два принципиальных условия. Первое — предоставление ему гарантий личной безопасности. Это условие во многом было прямым следствием того, что незадолго до этого на Украине прошел политический процесс так называемого Союза вызволения Украины, закончившийся смертным приговором еще одному его другу — Василенко (в последний момент приговор был заменен республиканским ВЦИКом на десять лет заключения).
Соответственно, Вернадский потребовал гарантии того, что в Петрограде ничего подобного с ним не произойдет. И такую гарантию ему дал заместитель наркома народного просвещения Михаил Покровский, очень влиятельная фигура того времени, фактический автор знаменитого плана советизации отечественной Академии наук, который позднее примерно на 75% был реализован.
А вторым условием Вернадского было предоставление ему возможности свободно заниматься биогеохимическими исследованиями в СССР и бюджетных ассигнований на проведение этих исследований по линии АН.
Условия маститого академика были с готовностью приняты, и в начале марта 1926 года он приехал в Ленинград. Жена и дети были резко против этого решения: сын и дочь в итоге остались в эмиграции, а жена все-таки последовала за мужем.
По словам Волкова, «сделав этот нелегкий выбор, Вернадский в дальнейшем ни разу не пожалел о нем. По крайней мере, об этом свидетельствуют его дневниковые записи последнего периода жизни. И хотя к большевистской партии в целом он относился, мягко говоря, критически, называя ее “партией малообразованных людей, в которой полно карьеристов и мошенников”, внутри нее он специально выделял так называемую головку (по его собственному выражению), к которой он относил Сталина и Молотова. Более того, во всех дневниковых записях Вернадского Сталину дается очень высокая оценка как “государственно мыслящему человеку, проводящему в основном правильную политику”».
Что же касается Молотова, то он выполнял очень многие просьбы Вернадского, даже весьма специфические по тому времени. Например, после запроса от Вернадского Молотов дал прямое указание в Главлит, чтобы академику присылали два ведущих зарубежных журнала, Nature и Science, в их «первозданном виде», то есть без всяких цензурных вырезок. И все прочие его запросы о получении зарубежной научной литературы были удовлетворены благодаря Молотову. Кроме того, Вернадскому предоставили эксклюзивное право практически напрямую, через посольство СССР в США, регулярно переписываться с детьми.
В самом конце своей жизни Вернадский написал: «Да, я мог остаться профессором в Праге или в Сорбонне, но тогда я бы никогда не сделал того, что мне удалось потом сделать в Советском Союзе».
Полный текст: http://expert.ru/expert/2011/30/geologicheskaya-sila-razuma/

http://m-kalashnikov.livejournal.com/950953.html#cutid1