Предания уральских казаков: Харко - герой казачьих песен. ФОТО

(Предания уральских казаков, записанные И. И. Железновым со слов старого уральца Ивана Никитича Чакрыгина и других казаков, о герое казачьих песен удальце Харко, который жил в гнезде)

— Кто такой Харко? спросил я. 
— Ну, и славно! Харку-то не знаешь, а ведь по нем, добром молодце, и форпост Харкинский прозван, сказал старик. 
— Будто? спросил я. 
— Не будто, а на самом деле так, сказал старик. 
— Верю, верю, сказал я. — А кто же такой Харко? Расскажи-ка. 
— С великим удовольствием! сказал старик.– Слушай. 

"Харко, сударь мой, был сподручник Разина, первый, можно сказать, герой по нём. После того, как Разина совсем порешили, Харко с двенадцатью человеками, со своими, значит, причетниками, удалился с Волги на Яик.
В те поры наши казаки, известно тебе, жили на Кош-Яике, иль-бо на Кирсановском яру. Значит, далеко от моря, вёрст без малого семьсот будет. Хоша казаки наши из предков всем владели Яиком, однако далеко на низ редко спускались по той самой причине, что красной рыбы было не впроворот и около города. Ну, и выходит, что по теперешней нашей низовой линия была пустыня. А где пустыня, там, известно дело, и орда: без этого нельзя. Говорится: без дурака город не стоит. На подобие сему, можно сказать: без орды пустыня не бывает. Пустыня значит пустое место, а орда, знамо дело, пустой человек, никакого толка нет. Ну, одно к другому и идет.
Казаки наши хоша не в частых бывании, хаживали в походы супротив басурманов, гоняли басурман от Яика, однако нет-нет да и прикочует кака-либо орда к Яику; знаешь, чтобы лугами казачьими поживится. Так было и в ту пору - прикочевала к Яику и села около Маринкина города одна орда, а казаки наши и не чуют. Этою ордой повелевала девка, воин-девка. У этой девки и гвардия была из девок. В старину такие оказии были не в диковину.
Харко с своими приспешниками пробирались к нам, казакам, на Кош-Яик; но девка-воин преградила ему дорогу. Хоша воин-девка была и девка, попросту баба, однако дело своё знала не хуже мужчины. Созвала она совет и говорит своим гвардейкам и всей сущей орде:
- Нам и без того от них (то-ись казаков наших) житья нет, а как ещё этот дьявол (сиречь Харко) с своими причетниками соединится с ними, тогда совсем пропадём. Не поживишься от них клочком травы иль беременем дров, тогда, говорит; не дадут они нам и воды напиться из своего заповеданнаго Яика. Надо, говорит, во что бы то ни стало, не допускать до них Харку.
Сказала это и стала свое дело делать. Тем временем и Харко держит совет со своими; говорит к ним таковую речь:
- Погуляли мы с батюшкой нашим, Степаном Тимофеевичем, по святой Руси и всему вольному свету довольно-таки. Много погубили мы всякого народа, крещёного и некрещёного, где по делу, а где и не по делу. Знамо, некрещёным туда и дорога, а за крещёных доведётся когда-нибудь ответ отдать на суде страшном. Теперь, братцы, настало время удобное, можно загладить, сколько ни на есть, грехи наши тяжкие, очищать расейские границы от орды поганой. Давайте, братцы, доканаем эту орду, чтобы она и воздухом здешним не дышала! Этим самым делом, говорит, мы сделаем три хороших дела: первое дело - отпущение грехам получим, второе дело - расейские границы от орды очистим, третье - яицких казаков от хлопот избавим.
Сказал это и стал своё дело делать.
Воин-девка кибитки свои и весь скарб отправила от Яика в степь, к Кара-Кулю, в безопасное место, а сама с гвардейками вышла супротив Харко. Гвардеек у неё было сто человек, а у Харко, и с его буйною головой, всего на всё - тринадцать человек. Но Харко был травленный волк: он не пошел на неё открытым боем, а пустился на хитрости.
Девка с гвардейками наступала на Харко, а Харко отступал. Таким манером хороводились они несколько дней. Напоследок Харко улучил тёмную ночь: обрядил двоих иль троих своих согласничков в бирючьи (волчьи) шкуры и велел им подкрасться к конскому табуну гвардеек и броситься в него.
Обряженные в бирючьи шкуры подползли на четвереньках к табуну да и завыли, словно бирюки, - на все были дотошниками, - а потом и бросились в самую середку табуна. Лошади шарахнулись и как был табун, так весь и понёсся в степь, в разные стороны. Лошадям знамо дело, лиха беда только чего испугаться, а там их сам чёрт не удержит.

В лагере гвардеек сделался суматоха страшная, а Харко того только и ждал. Не медля ни секунды, он с остальными своими молодцами и нагрянул на гвардеек, да и пошёл их душить. К утру он всех их пошабашил. Не отвертелась и предводительша: её убил своей рукой Харко.
Покончивши дело с гвардейками и их предводительницей, Харко пошёл за Яик искать ихнюю кочёвку. Добрался и до кочевки. Там, сударь мой, много было золотой казны и цветного платья всякого. Все это добро Харко забрал и раздуванил по своим согласничкам. Там же, в кочёвке-то, застали они сколько-то девок - девки были все молоденькие, иных побили, а иных, что были покрасивее, взяли себе.
Пожили они тут сколько-то времени, отдохнули, стали собираться в путь-дорогу. Харко свою девку бросил, живую пустил на все четыре стороны; порешить её совсем жалко стало: ведь так ли, сяк ли, а всё-таки она жила у него заместо жены. Советовал тоже сделать и своим причетникам, чтобы и они девок своих бросили, а те не послушались: жалко было расставаться с девками, больно уж по сердцу пришлись. Тогда Харко говорит своим согласничкам:
- Все мы люди свободные, казаки вольные, приказывать вам не смею, а совета моего не слушаетесь. Ваше дело, воли с вас не сымаю. Ступайте, куда хотите, а я вам после этого не товарищ!
Согласнички говорят: - Теперь девки нам не помеха, а когда нужно - бросим.
Харко говорит: - Когда будет нужно, тогда будет поздно.
Согласнички спрашивают: - Как так?
Харко говорит: - Эти девки не семьянны: они, думаю, на своём веку сами немало понюхали человеческой крови. Мы же гнездо ихнее разорили: не забудут они этого и рано, поздно ли, порешат, доканают вас, - не мытьем, так катаньем, проклятые, доймут. Эй! послушайте меня: бросьте!
Сподручники смеются и говорят: 
- Доселева, Харкуша, мы чли тебя за храбреца, а теперь видим, ты трусу празднуешь. Вспомни, давно ли мы двенадцать человек, побили девок более двух сот. Ну станочное ли дело, чтобы двенадцать девок осмелились супротивничать нам, таким молодцам?
Харко говорит: 
- Открыто поле особ статья, постель особ статья. Слыхали, чай, сказание библийское - про Олоферна, а если не слыхали, так я скажу. Олоферн был не нам чета, однако отмахнула же ему голову жена слабая.
Подручники Харко только засмеялись, да промеж себя говорят: "трусу празднует! трусу празднует!"
Харко осердился и поехал прочь. Согласнички сами по себе. Выбрали они себе местечко на Красном Яру, где теперь Красноярский форпост, и тут устроили стан.
Харко один остановился ниже этого места, верстах в пятнадцати, и тоже устроил себе стан, но не на земле, а на дереве. Там он свил себе гнездо, словно соловей-разбойник, и зажил в милу душу. Идти к нашим казакам на Кош-Яик пораздумал: ждал, что будет от его согласничков, думал, не образумятся ли, не разведутся ли с девками-то.
Пожили они на новых местах сколько-то времени, самую малость, однако: Харко сам по себе, а согласнички его сами по себе. Вот, сударь мой, в одну ночь, на самой заре, притащился к Харко с Красного Яра один из его согласничков, весь, бедняжка, изранен, еле-еле дышит, да тихо, жалобно, чуть слышно и говорит:
- Сбылись слова твои, атаманушка: сгубили нас змеи скоропии!..
Сказал это, да тут-же и дух свой испустил.
Харко тое-ж секунду спрыгнул с гнезда своего, вскочил на бурого коня, что у дерева привязан был, и помчался к Красному Яру. На восходе солнышка он был уже там и застал девок: те, бестии, дуван дуванят, делят по себе добро убитых молодцев. Лишь только узрели они его, да так и одурели на месте. Как тигра, с пеной у рта, Харко бросился на девок с саблей в руке; да вдруг остановился. "Этого для вас мало, бестии!" - сказал, да и давай живьём вязать девок; всех перевязал, да и положил словно осетров на багреньи, в ряд, одну подле другой. Славно!

Осмотрел и согласничков своих - а те, бедняжки, все измясничены до нельзя, узнать даже не можно, кто Карп, кто Иван: так бестии постарались. Съездил и за тем, что у его дерева умер. Потом вырыл двенадцать могил, положил в них убитых согласничков, а подле каждого из них положил по девке-душегубке: эти бестии были живые, кричали, визжали, просили Харку, чтоб он добил их. Да не на того напали. "Что торопитесь? успеете ещё околеть", - говорит Харко, и дело своё делает.
Потом, сударь мой, опустил в могилу к каждому согласничку по ноше серебра, по ноше золота, по сабле, по ружью, по копью, по паре пистолей, и всё это, не торопясь, чин чином зарыл. Напослед всего на могиле каждого посадил по лесной яблоне. Покончивши дело, Харко сказал:
- Не пропадай эта казна даром: дайся тому, кто на своём веку убьёт двенадцать дюжин басурманов иль-бо басурманок!
Сказал это, да и удалился в свое тёплое гнёздышко..."

По преданиям, сохранившимся в разных местностях Уральского войска, о жизни и подвигах удальца Харко известно следующее:

"Устроил он себе гнёздышко на высоком дереве, стоявшем на правом берегу Яика, и с гнезда своего наблюдал за ордынцами. 
Заметив киргизов, подъехавших к Яику и остановившихся на ночлег, смельчак Харко переплывает реку Яик и подползает к киргизскому стану. Покуда киргизы сидят около огней, беседуют, ужинают, Харко начинает считать их по головам. Пересчитал всех киргизов - оказывается, например, тридцать человек. Харко так же тихо, как приполз, отползает прочь от киргизкого лагеря, прячется подальше в кусты и ждёт, когда киргизы улягутся, уснут. Обеспеченные пустынностью и необитаемостью берегов Яика, киргизы не принимают никаких мер предосторожности, а это Харке и на руку: меньше, следовательно, ему хлопот.
Полночь. Киргизы уснули. Харко выходит из засады и отправляется... к киргизам в лагерь, думаете? Нет! Харко осторожен и терпелив. Нападать одному, притом пешему, да вдобавок ещё ночью, на огромную толпу - безрассудно и опасно. Харко не тревожит сон киргизов. Он идёт в луга, ловит киргизких лошадей всех до одной, плавит их на самарскую сторону и загоняет в густой лес, далеко от Яика. Потом отправляется к себе в тёпло гнездо и преспокойно ложится спать - "утро вечера мудренее".
По утру киргизы встают и поражаются страхом: лошадей нет! Киргизы в луга и видят: след пошёл на самарскую сторону. Киргизы по себе знают, что в пешем состоянии преследовать вора, угнавшего лошадей, бесполезно. С проклятием и бранью киргизы покидают негостеприимный берег Яика, забирают с собой кой-какие вещи получше, поценнее, например сёдла, оправленные в серебро и камни, персидские ковры и т.п., остальное или предают огню, или бросают в воду - и пешим ходом отправляются туда, откуда недавно приехали весёлые, довольные, на статных аргамаках.
Обременённые ношами, киргизы шаг за шагом, вереницею тянутся к Кара-Кулю - и не чуют, что позади их собирается гроза. Харко жадно смотрит с гнезда на печальное шествие, ядовито улыбается и пересчитывает:
- Раз, два... девять... двадцать... тридцать... Все! Ступайте-ка, соколики, прогуляйтесь. До Кара-Куля шестьдесят вёрст, не скоро доберётесь, успею ещё догнать, вот только позавтракаю, да силами запасусь.
С этими словами он спускается с дерева. Закидывает в Яик плавную сеть, через минуту вытаскивает на берег или тупоносого осетра, или остроносую севрюгу. Разводит огонь, наводит котёл, варит щербу (уху) и, когда та поспеет, кушает, не торопясь, с пшеничными сухариками.
Харко покушал, с час повалялся на травке, понежился, понюхал табачку и потом уже спускается за Яик. Конь у него смышлёный, приученный. Словно хорошая подружейная собака. Харко подводит коня к берегу, говорит ему: айда! - причём ударяет его слегка по спине ладонью, и конь смело идёт в воду и плывёт на ту сторону. Харко одною рукой ухватился за хвост коня, а другою держит над головой своею, чтобы не обмочить пищаль и рог с порохом. Через минуту Харко на бухарской стороне; садится на коня и скачет по следам киргизов.
На полпути к Кара-Кулю, среди открытой степи, где нет ни одного кустика, ни одного овражка, Харко является перед киргизами. Утомлённые долгою ходьбой и озадаченные нечаянным появлением храброго, несколько зверообразного врага (физиономия у Харко была не из сладеньких), киргизы только взвизгнут и одуреют на месте. Не давая киргизам ни на мгновение оправиться, Харко с ужасным криком бросается на них и начинает их или колоть пикой, или стрелять из пищали, как вздумается, или как укажет случай и положение врага. Всех передушит, заберёт ценные вещи и возвращается в свое тёпло гнёздышко.
Случается подобная история не раз и не два. Киргизы около тех мест, где свито у Харки гнездо, не показываются. Харко скучно без занятия. Он отправляется или верх, или вниз по Яику и устраивает себе временное жилище, но непременно на дереве. Где нет высоких деревьев, он "напаливает" (наставляет) дерево и вьёт на нём гнездо. И везде, где только появляются киргизы, Харко шутит с ними шуточки не маленькие.
Случалось, одного из киргизов оставит в живых, чтобы шёл в орду и повестил, что-де к Яику ходить не приказано.
Надоел Харко киргизам. Те не раз пытались захватить как-нибудь его врасплох в гнезде, но никогда им это не удавалось. Харко в высшей степени был осторожен; а когда спал, то чуткий и учёный конь его всегда при приближении киргизов за несколько вёрст подавал хозяину знак - и фырканье, и ржание. И Харко заблаговременно снимался с гнезда и удалялся в глухие места.
Киргизы пускались и на хитрости, чтобы овладеть Харко или убить его; но тот всегда, бывало, перехитрит их.
Раз киргизы, пустив лошадей на паству, одну из них, самую резвую, сивую, заковали в железы, чтобы Харко не мог угнать её в числе других, а ключ от замка завернули в гриву коня, с тою целию, чтобы тот из киргизов, кто во время тревоги первый поймает этого коня, имел ключ под рукой. Но Харко, лежа в траве близ киргизского лагеря, слышал их речи и уговоры, и смеётся. 
Когда киргизы уснули, первым делом Харко было завладеть сивою лошадью. Поймал её, достал из гривы ключ, отомкнул железы, и дело пошло, как по маслу. Утром киргизы увидели себя в дураках и, как тараканы из вымораживаемой избы, разбрелись по степи. Харко, само собой разумеется, укокошил их всех, не оставил и на племя.

Другой раз, оставшись по милости Харко без лошадей и отойдя на некоторое расстояние от Яика, киргизы посбросали с себя дорогие шёлковые халаты и навалили из них целую груду. Один из киргизов, самый сильный и смелый батыр, запрятался в кучу халатов с предательским намерением - схватить Харко врасплох, когда тот слезет с коня и станет брать халаты. Но Харко, выехав в степь для расчёта с киргизами, первым долгом пересчитал их, разбредшихся по сторонам, и тотчас смекнул, что одного врага противу прежнего числа нет.
"А хитрите, бестии!"- сказал Харко. С этими словами он осторожно подъехал к куче халатов, приложился по ней из пищали и выстрелил: халаты запылали, а батыр, смертельно поражённый жеребьем, взвизгнул и дух испустил. Затем началась расправа и с другими: ни один не узрел своего аула.
Конечно не всегда и не все киргизы, завидя Харко, предавались отчаянию и страху. Случалось, что храбрые из них делали Харке отпор. Но что могли пешие, не защищённые местными преградами и не имеющие ружей с европейскими замками, что могли сделать они Харке, гарцевавшему перед ними на отличном скакуне и притом вооружённому исправною пищалью? Само собой, храбрые батыры, так же точно, как и не храбрые, один за другим валились от руки Харко.
Таким образом, на всех пунктах теперешней нашей низовой линия Харко искоренял, донимал киргизов - и, наконец, совсем донял. Шайтан (дьявол)! - сказали киргизы, и не смели показываться близ Яика.
Харке, говорит предание, скучно жить без дела, и он удалился. Что с ним подеялось - предание молчит. Но то урочище, где у него было свито на осокоре тёплое гнездо, прозвали в народе Харкиным.
Впоследствии, когда яицкие казаки заселили низовья Яика, а это было в первой половине восемнадцатого столетия - и, между прочим, построили на том урочище форпост - форпост этот наименовали и доднесь именуется "Харкиным".

И. И. Железнов. "Уральцы. Очерки быта уральских казаков", 1858, т. 3.