Зеленчукский авиатор

14 августа 2011

Владимир Липилин

 
 
 

Лево винта

Зеленчукский авиатор

Так бывает: задумаешь написать о чем-либо или о ком-либо, ходишь, крутишь в голове тему, и раскаленное твое биополе начинает подсовывать близких этой теме персонажей. Мы приехали в Карачаево-Черкесию, чтоб рассказать об одном казаке из станицы. В одиночку, в своем гараже, не имея ни конструкторского образования, ни серийных деталей, он сооружает самолеты и вертолеты. И не просто сооружает на потеху публике, но и летает на них.

Однако прежде чем мы добрались до него, нам встретился другой демиург неба. Тип совершенно улетный. Серебристая щетина, кепка-аэродром, глаза, скажем так, черешни. Он поджидал нас у буфета под чахлой чалой. Мы пили зеленый чай и вяло торговались о стоимости переброски нас на его авто до нужного пункта.

— Ай, ладно, поехали, — хлопнул он ладонью об ладонь, как будто только что проиграл в карты породистого скакуна.

Потом на крашенной в разные цвета «Ниве» мы мчали по просторам Карачаево-Черкесии. Шерстяные пумпоны овец окутывали горы.

— Не печалься, дарагой, — будто тост, произносил веселый черкес, поправлял кепку. — Щас вершина поднимемся — оттуда на взлет пойдем.

Ему постоянно кто-то звонил. Он бросал руль, искал по карманам телефон и буйствовал:

—Что ты на меня орешь, э-э? Крутую машину купил, папа не нужен стал, да? Начальник орет, жена орет, ты еще. Надоели вы мне, возьму кинжял, уйду гори. И там умру. Он выдерживал паузу, в которой должна была читаться, по крайней мере, обида, и ставил жирную точку: — Я умру, кто родину любить будет?

— У нас тут все летчики, — разузнав о цели приезда, вещал он. — Брат мой на тепловозе в Джигуте — летчик. Ой, так летает. Серьезно тебе говорю. Душа просит. Я летал в ущелье один раз. Машина уазик был.

«Нива» наша дребезжала, чихала, но со склонов стрелка отклонялась до 160. Мы вспоминали близких раза четыре. Расшугав по станице кур, наш таксист картинно притормозил у забора, обдал пылью флегматично жующего кукурузные листья мула и сказал:

— Сорок минут — 120 километров. Рекорд. Тыща триста с вас.

— Ты же говорил шестьсот?

— Ай, маладец. Ну и память у тебя, слущай? — заулыбался он. – Как у брата моего. Серьезно тебе говорю.

День обещал еще несколько часов света. С заборов свисали понурые головы теплых подсолнухов. Дом конструктора-самоучки Василия Алексеевича Свербиля был заперт на амбарный замок. На наш стук в ворота выкатился круглый щенок и затявкал. Урча, стал грызть нос моего кеда. Вдруг из-за поворота вылетел на приличной скорости какой-то странной конструкции джип. Из него вышел загорелый человек, спросил:

— Вы что ли из меня киношного героя приехали лепить?

Из груды железа

Мы сидели в прохладном его доме, зачерпывали из ведра кружками колодезную воду. На тканых половиках от заходящего солнца лежал косой прямоугольник окна, в нем чуть колебались темные ветки дерева. В комнате стоял стол, покрытый велюровой скатертью, диван, шкаф, туго набитый книгами. В углу молчал аккордеон. Некоторые кнопки на нем были заиграны до желтизны октябрьских листьев. Остальные белы, точно предгорья Эльбруса. Просто на аккордеоне Василий Алексеевич исполняет одну только песню. Из «Бумбараша». Под названием «Думы окаянные». Других играть он не умеет.

Ему неловко перед гостями, которые есть не хотят, и ждут от него не то юродства, не то стеба над собой. А он не умеет ни того, ни другого. И про себя вообще не формулирует: какой он?

— Когда я был маленький, ну, я думал, что у людей все такими периодами. Сначала они маленькие, потом взрослые, потом опять маленькие, потом опять взрослые. А когда понял, что мы стареем и умираем, расстроился. Но потом мне дядька привез елочную игрушку — пластмассовый самолет с петелькой наверху, и я опять обрадовался, — говорит он.

— И вы решили, что будете летать.

— Вроде того. Тогда казалось все таким простым. Как кусок мяса. Берешь его, отбиваешь и на сковородку. Жаришь с одной стороны, с другой. Следи только, чтоб не подгорело. А почему-то чаще всего приходилось есть всякую дрянь, — улыбается он. — Вот и я всю жизнь водителем был. Но я доволен. Мне та работа кусок хлеба давала.

Колесил он на легковых и грузовиках. Возил зерно, шкуры, детали для одного из заводов, людей. И, как маньяк, лелеял в себе возможность полета.

Свербиль не терся возле летчиков колхозной авиации, не канючил, ну дай хоть одним глазком взглянуть в салон кукурузника. Он говорит, что никогда там и не был. И вообще, до того как поднялся в небо на собственной конструкции, летал только мысленно. Лопатя по ночам соответствующую литературу. Если все книги собрать – трактор с прицепом получится, улыбается он. Его время пришло, когда стала рушиться родина. Та, в которой он до этого жил. Завод, где служил Василий Алексеевич, загнулся и дал свободу его рукам и голове.

— А детали откуда брали?

— Покупал в колхозах. Они разваливались, малая авиация стала никому не нужна. И мне запросто или за бутылку втихаря отдавали списанное, в дело уже не годное. Им это было уже ни к чему. А я приспособил. Книжки опять же у летчиков брал по устройству. Конечно, если взять те чертежи, что делал я, и показать их человеку знающему, он скажет: бред. Как это? Естественно, азы какие-то были. Из книжек тех же научился рассчитывать центр тяжести, учитывать воздушные потоки в планировке. Но иногда тех деталей, что требовались, просто не было. Я брал, что было под рукой, но могло выполнить схожие функции.

Под грустное мычание

Авиация — штука не из дешевых. Даже такая. Свербилю приходилось держать целый скотный двор. Коров, гусей, свиней, кур. Мычание и хрюканье были ему аккомпанементом, когда он в гараже точил, клепал из старенького своего сорокасильного «Запорожца» самолет.

— А что же жена? Как она относилась к вашему занятию?

— Нормально, — вскидывает он глаза. — Я сперва же кормил скотину, убирался в хлеву, мотыжил картошку, а уж потом шел в гараж. В гараже она меня никогда не донимала.


Василий Алексеевич говорит, что в любовь как в награду не верит. По его мнению, это такая же работа, как выгребать тот самый навоз или подстригать засохшие ветки вишни. Нельзя сесть в саду под сень и блаженствовать так вечно. А кто будет эту вишню потом собирать? Чехов, что ли?

День, когда отворил наотмашь ворота, он помнит до сих пор. Как руки тряслись, когда он цеплял к своему джипу самолет. Как бешено колотилось внутри, как ноги почему-то становились ватными. За станицей, в долине, где он собирался испытывать самолет, собралась куча народу. Местные острословы про него даже сочинили частушку: «В небеса Свербиль собрался, как бы он не обо…»

— Вот режиссер Герман говорит, что настоящее кино может снять только тот, кто внутренне вполне готов пустить себе пулю в лоб, если у него что-то не получается. Вот и у меня тогда в темени стучало: если уж суждено грохнуться, то грохнуться насмерть.

Но самолет разбежался, вляпавшись в несколько коровьих лепешек, и, качнувшись, оторвался от травы. Люди аплодировали, орали, точно это был первый аэро план в истории человечества. И вдруг, когда самолет пролетал над ними, сквозь рев мотора от «запорожца» все услышали, как Свербиль поет.

— А почему потом стали делать вертолеты?

— Дак ведь самолет-то чи, фигня, — вдруг перешел он на казацкую речь — В самолете все устроено так, чтоб он летал. Его толкни — он и парит. Вертолет — дело другое. Там же все вопреки. А я упертый… Знаешь, — сказал он, помолчав, — вот вроде железяка железякой. Возишься с ней, с холодной. И вдруг прямо мурашки по спине: чувствуешь, как железяка эта, словно полено папы Карло, начинает дышать. Я вертолеты те сначала, как щенков, обучал. Ездить, взлетать. И они меня научили многому. Не ерепениться, не дергаться, не суетиться. Раньше я с механизмами как работал? Заводи — поехали. Не заводится? Поехали, потом заведем. С вертолетами так нельзя. Его ты должен не только задницей чувствовать.

Бабушка и спецназ

Шамиль Басаев уходил по здешним перевалам на Сванетию. Федералы прочесывали местность. И вот летят на Ми-8, смотрят: что за черт?! В одном из садов станицы Зеленчукской стоит какая-то нелепость с лопастями. Не то вертолет, не то пепелац из «Киндза-дзы». Снизились. Рассредоточились. Одна группа залегла в копнах сена. Несколько человек трусцой, пригнувшись к земле и чуть бряцая автоматами, продвигались вдоль заборов по улице. У одной из хат сидела старуха. Так же, тихонько бряцая спицами друг о дружку, вязала левый носок из овечьей шерсти.

— Бандиты в деревне есть? — тихо поинтересовались военные. Она взглянула на них поверх очков и строго ответила:

— Так мне почем знать. Я ж не разведчик.

— Тогда чей вертолет вон в том саду стоит?

— А, это… Васьки Свербиля, — опять принялась за носок бабуся. — У него их чи штуки три уже. С ума сошел на старости, вот и ляпает. Я думала, вы по какому серьезному поводу маски эти напялили и за таку даль приперлись. Например, насчет самогонщиков. Их тут трое. Вон в том крайнем дворе, на заречье и возле магазина гонят.

Ребята, конечно, «Кулибина» нашли. Глянули на вертолет и спросили:

— Неужто летает?

— Так идемте, — ответил Василий. — Покатаю.

— Не, — замахали руками те. — Слушай, а чего у него винт такой странный? — спросил один дотошный. — Он у тебя че, в другую сторону, что ли, крутится?

— Ага, — с жадностью зацепившись за человека понятливого, довольно улыбнулся Свербиль. — Обе лопасти одинаковые нашел. Других не было. Думаю, не выкидывать же, вот винт у меня влево и крутится. Они посмеялись, но очень настоятельно рекомендовали, чтоб я от него избавился.

— Порезали?

— Не. Продал. Фермеру одному из Ростова. Он тракториста своего обучил. До сих пор поля удобряет. Я ведь и распылитель к нему сделал точечный. Не чета тому, что на кукурузниках стояли. Они как? Ухнут — куда больше летит, куда совсем с гулькин нос. Вот рожь с одной стороны и желтеет, а с другой сорняком зарастает. А потом я еще сделал, — усмехается Василий Алексеевич. — Через год. И тоже с распылителем. До сих пор в станице знакомым картошку обрабатываю. Правда, бензину жрет много. Час полета — 70 литров.

Распылители для Свербиля — это такое прикрытие. Ведь если б летал он так, без надобности, праздно, в станице б сказали, что он, мол, блажит. А тут вроде как делом занят.

— И ни разу не отказывали механизмы?

Его натренированному фатализму позавидует самый отчаянный камикадзе:

— Три раза бился так, что по чертежам собирали. Сперва меня, потом я вертолет. Но ничего, живой же. Как только оклемывался — собирал новый. Даже приходилось повоевать маленько.

— Это как?

— Да как. Вечером полетал, двигатель еще пищал, не остыл. Подъезжают верхом на лошадях четверо. А сами пьяные в дым. Я вожусь там с вертолетом, а они: давай, говорят, в Москву полетим. Я им: «Вы че, мужики? Ошалели?» Только тут заметил у одного за спиной автомат. Втолкнули в кабину, стали там выключателями щелкать.

— А вы?

— А че я? Я же дрался раньше неплохо. Ну, врезал одному в челюсть. Он отлетел. Они стрелять стали. Я вертолет завел, поднялся и вираж заложил, на них. Они на лошадей и от меня. Целый детектив с погоней. Догнал, хотел на куски винтом порубать. Но Бог как-то отвел. Вертолет сам не помню как посадил, колотило всего. И уснул. Не пьяный был, но как садился — убей, не вспомню. Раньше тут вообще весело было. Местные парни куролесили.

Наша, говорят, земля, а вы вон отсюда. Я тогда листовки сам писал, чтоб казаков морально поддержать. И с вертолета их сбрасывал. В меня еще раз стреляли. Один раз прилетел, смотрю — в задний винт три пули попали. После этого ко мне Сережа Бодров приезжал, он тогда в программе «Взгляд» работал. Сюжет сделал. Рассказал про вертолеты. Тут погалдели, погалдели. И все заглохло. Да и кому нужен сумасшедший конструктор какой-то. Хотя нет, гляди. — Он поднялся, хрустнул коленями, полез в шкаф, пошелестел страницами истрепанного журнала без обложки. — Читай.

Прилетит вдруг волшебник

В безымянном журнале рассматривалась проблема малой авиации для нужд сельского хозяйства страны. По словам экспертов, ни в Америке, ни в России, ни вообще где бы то ни было маленьких и дешевых вертолетов и самолетов сейчас не производят. Конструкторским бюро нерентабельно заниматься такими пустяками. Творения моделистов-самоучек, по утверждению автора статьи, ни моральных, ни технических характеристик не выдерживают. Цитата: «Кроме пьяного зависания над землей, дело дальше никак не продвигается».

— Вроде как про меня, — засмеялся он и закашлял в кулак.

— А сколько бы вы запросили, если бы какая-нибудь фирма решила купить у вас права на серийное производство таких вертолетов?

— Издеваешься? Так бы отдал. У меня в башке еще штук пять разных.

Солнце по стремянке вершин сползает в долину. Мы идем в сад смотреть вертолеты. Мокрая трава, белая капуста. Флюгер на тонкой длинной пике держится за забор натянутыми проволоками. Деревянный самолетик с красным пропеллером застыл, словно парит. Крошечный пилот в нем не виден.

А дальше два вертолета.

Две стрекозы, величиной с автомобиль. Чудаковатые. Василий Алексеевич откидывает с них брезент. И вдруг говорит:

— Полетаем?

— Ага, — совсем не желая этого, молвлю я.

Мы выталкиваем его по тропе к стоящему у забора джипу. На колеса от сеялки налипают первые желтые листья. Свербиль подцепляет аппарат к автомобилю, и мы тронулись. Вертолет, как из мультика про Чебурашку, на котором «прилетит вдруг волшебник», бежал за нами. Выехали за станицу. Запахло сеном и туманом.

Проверили. Свербиль напялил на меня кожаный шлем. В стекле отразилась фашистская физиономия.

Я залез в кабину, тесно-то как. Он щелкнул тумблерами, в ушах засвистело, лопасти создавали ветер, ветер ерошил макушку копны. Он потянул на себя рычаг, и вот мы уже незаметно скользим над стогами.

Вертолет набирает высоту, закладывает вираж над станицей, в щелях свистит ветер. Линии в ладонях наполняются влагой. Вертолет скрипит и раскачивается, как дилижанс. Почему-то кажется, что вот, что вот сейчас, через мгновение, самоделка наша сложит лопасти и рухнет на дощатый туалет деда Петрика или на курятник тетушки Фатимы. Но мы летим.

— Не дрейфь, сынок, — преодолевая шум винтов, подбадривает меня летчик. — Я три раза так бился, что даже кино про другую жизнь показывали. Но ведь живой. Щас турбулентность начнется, вот где будет цыганочка с выходом. Коленку-то отпусти.

Я отдергиваю руку.

Внизу по ущельям реками плывет туман. Слева от нас, не приближаясь и не удаляясь, стоял Эльбрус. Сказочный пирог со сгущенным молоком, плещущим на закатном солнце.

Василий Алексеевич сначала был сосредоточен, как пилот сверхзвукового истребителя, но потом тихо стал мурлыкать себе под нос знакомый мотив. А над станицей и вовсе в голос запел: «Бестолковая любовь, головка забубенная…».

Источник:

http://www.odnako.org/magazine/material/show_12383/


Отправить комментарий

Содержимое этого поля является приватным и не будет отображаться публично.
CAPTCHA
Этот вопрос задается для того, чтобы выяснить, являетесь ли Вы человеком или представляете из себя автоматическую спам-рассылку.
5 + 1 =
Решите эту простую математическую задачу и введите результат. Например, для 1+3, введите 4.

Записи на схожие темы

Школьникам Ростова-на-Дону рассказали об особенностях армейской жизни

... . Возможностью побывать в гостях у авиаторов воспользовались учащиеся старших классов местных ...

Возвращение Сталинграда: в Волгограде переименовали таблички на въезде в город-герой

... ВЛКСМ, Неждановой, Н. Отрады, шоссе Авиаторов и на 3-й Продольной ...

Министр обороны РФ Сергей Шойгу поставил армии задачи на лето

... отдельного важного вопроса обсуждали безопасность авиаторов, в особенности начинающих летчиков. В ...

Список объектов проектирования и экспертизы Группы Компаний МК-Эталон

... Свердловская область г.Екатеринбург Ракетная, Авиаторов О376 587 "Многоэтажный жилой дом ...

ООО "УК "МК-Эталон". Негосэкспертиза, Спецразделы, Строительные обследования, Экспертиза промбезопасности

... гаражом по ул. Ракетная - Авиаторов в Октябрьском районе г. Екатеринбурга ... гаражом по ул. Ракетная - Авиаторов в Октябрьском районе г. Екатеринбурга ...